Ревность волхвов - Страница 23

К оглавлению

— Сейчас я возьму лыжи, и мы с тобой пойдем кататься, о’кей?

— Буду рад, — улыбнулся я.

Когда мы прицепили лыжи (я застегнул свои и помог ей) и немного отъехали от коттеджа, я спросил:

— Что это было?

— Давай потом, а? — улыбнулась Леся. — Мне нужно подумать, да и световой день кончается, хочется покататься успеть.

Ну, пожалуйста — у меня ведь тоже появилась своя тайна: разборка Вадима с Иннокентием.

Леся предложила сегодня доехать-таки до оленьей фермы, но другим маршрутом.

— Красная трасса, всего восемь кэмэ туда, восемь назад.

Не помню, писал ли я, но дороги для равнинных лыж здесь тоже делились по уровню сложности: синие — совсем плоские, без горок и поворотов; красные — с изрядными подъемами и зигзагами; ну, а на черных, говорят, требовалось кое-где отстегивать лыжи и карабкаться с ними на плечах (но таких трасс я старался избегать). Карты местности имелись на всех развилках с непременной пометкой «YOU ARE HERE». А рядом — куча указателей на местные достопримечательности, верстовые столбы… Словом, даже захочешь заблудиться — не заблудишься. Я уж не говорю о состоянии трасс, сплошь нарезанных… Оставалось лишь с тоской вспоминать разбитые лыжни где-нибудь в Лосином Острове, на которых в солнечный воскресный денек пыхтят десятки людей, мешаясь друг другу.

Мы в полном одиночестве мчались с Лесей по широкой, тихой трассе. Справа и слева от нас застыли деревья. Ветви елок и карликовых сосен завалены снегом, со стволов свисает мох: еще одно свидетельство удивительной чистоты этих мест. И тишина вокруг, такая всеобъемлющая, всепоглощающая тишина, что уши кажутся забитыми ватой… И слышно, как идет с неба снег, как он сваливается порой с веток… Правильно писал о заполярных краях Джек Лондон: «Белое безмолвие». Именно белое, и именно безмолвие. Беззвучная белизна. И нервы, истерзанные московскими стрессами и гомоном, сами собой размякают, успокаиваются…

…Впрочем, Леська — вот что значит сибирячка, говорят, они там с лыжами на ногах рождаются! — задала такой темп, что вскоре я перестал наслаждаться отсутствием звуков и красок. Девушка упорно лезла в горки, лихо съезжала с них, еще и придавая себе ускорение палками, а на равнине работала ритмично и даже щеголевато. Техника у нее оказалась что надо. Я, несмотря на свой разряд, из последних сил тянулся за ней и даже пару раз замечал (увы для моего самолюбия!), что девушка сбавляет обороты, чтобы я не отставал.

Впрочем, самоуверенность никого и нигде до добра не доводит. Не пощадила она и Леську. Стоило ей возгордиться своим умением и стилем (не знаю, по каким признакам в ее беге, но я это заметил), как норовистая судьба мгновенно сбросила ее носом в грязь (то есть в нашем случае, конечно, в белейший, чистейший снег). Мы подъехали к спуску с резким правым поворотом (на обочине даже помещался специальный знак — такой же, как на автодорогах: «крутой поворот»). Леся кинулась первой, однако не удержала лыжи в лыжне и выскочила из нее, отчаянно попыталась восстановить равновесие, но не смогла, грохнулась и кубарем отлетела аж к противоположной стороне трассы, прямо к подножию елки — и замерла на снегу в неудобной позе. Сердце у меня упало. Я бросился к ней.

В тот момент, когда я затормозил у распростертого тела, она, слава богу, подняла голову.

— Ты в порядке? — выкрикнул я.

(Сейчас, вечером, описывая события дня, когда улеглось волнение от случившегося, не могу не отметить, как незаметно, но широко вошла в нашу речь калька с английского: «Ты в порядке?» — «Are u OK?» — вопрос, который любят задавать герои американских боевиков после серии зубодробительных ударов или падения с двухсотметровой скалы.) Вот и я, как дурак, спросил в тот момент Лесю, о’кей она или не о’кей. Девушка потрясла милой своей головкой, подвигала, лежа на снегу, руками и ногами, улыбнулась и сказала: «Кажется, да». Я нагнулся к ней, подхватил под мышки и осторожно помог встать. Когда она поднялась, я не отпустил ее, а, напротив, прижал к себе.

— Ты что? — сухо проговорила она.

— Жалею тебя.

— Совершенно не нужно. Отпусти.

Я не отпускал. Довольно глупо получалось. Объятия на лыжах, ха-ха-ха.

— Я ведь не просто так, — попытался объясниться я. Кажется, место и время я выбрал далеко не самое удачное. — Ты милая, красивая, умная. Ты мне очень нравишься.

— Лыжной палкой по голове хочешь? — по-прежнему сурово молвила она. — Она острая. Не доводи до греха, отойди.

На меня подействовали не Лесины угрозы, но ее тон. Я выпустил ее и отъехал на три шага.

Белое заполярное безмолвие окутало нас.

— Не надо больше подобных приступов, — проговорила Леся. Лицо ее приобрело решительное и даже мрачное выражение.

— Почему? — прикинулся дебилом я.

— По кочану.

— А все-таки?

— Послушай, Ваня!.. Почему я тебе должна объяснять? Ты и сам все прекрасно понимаешь.

— Не понимаю, — я продолжал играть в недоумка.

Она вздохнула, словно была преподавательницей лесной школы для детей с задержанным развитием. Похоже, моя линия ухаживания оказалась не самой удачной.

— У тебя нет девушки, — промолвила она. — Во всяком случае, здесь и сейчас, в Лапландии. Я вроде бы тоже свободна — здесь. Вот ты для себя и решил: а почему бы не завести интрижку? Прекрасно могу понять. Но, знаешь ли, мне этого совершенно не надо. Извини. — Леся покусала губу. — Ты хороший друг. Умный, чуткий, веселый, внимательный. Мне приятно твое общество. Но, Вань, прости, ничего большего между нами быть не может. Для большего ведь какая-то особая химия нужна, колдовство. А любви я к тебе не испытываю. Да и, самое главное, ты ко мне — тоже.